— Да ладно тебе. Выговаривайся. А я послушаю. Мне сегодня больше охота слушать, чем говорить.
— Ну, не только сегодня. Ты мои жалобы всегда слушал. А я твои — ни разу. На свете вообще мало людей, которые слушают. Все хотят говорить. Даже если особо не о чем. Вот и я такой же…
Джаз-бэнд заиграл “Hello, Dolly”. Пару минут мы с Готандой молчали, слушая музыку.
— Еще пиццы не хочешь? — предложил он. — По половинке мы бы запросто проглотили. Прямо не знаю, что сегодня со мной. Весь день есть хочу — сил нет.
— Давай. Я тоже никак не наемся.
Он сходил к стойке и заказал пиццу с анчоусами. Вскоре заказ принесли, и с минуту мы снова молчали, пока не умяли каждый по половинке. Студенты вокруг продолжали натужно орать. Оркестр доиграл последнюю композицию. Зачехлив банджо, трубу и тромбон, музыканты ушли, и на сцене осталось одно пианино.
Мы прикончили пиццу и помолчали еще немного, глядя на опустевшую сцену. После музыки человеческие голоса звучали неожиданно жестко. Очень неясной, переменчивой жесткостью. Будто что-то мягкое вынуждено ожесточиться — не по своей воле, в силу каких-то внешних причин. Приближаясь к тебе, оно кажется очень холодным и твердым. Но, коснувшись, вдруг обнимает очень мягкой теплой волной. И теперь эти мягкие волны раскачивали моё сознание. Мягко накатывались, обнимали мой мозг — и отползали обратно. Раз за разом, волна за волной. Я сидел и прислушивался, как эти волны шумят. Мой мозг уплывал куда-то. Далеко-далеко от меня. Далекие-далекие волны бились в далекий-далекий мозг…
— Зачем ты убил Кики? — спросил я Готанду. Я не хотел его спрашивать. Вырвалось как-то непроизвольно.
Он уставился на меня таким взглядом, каким обычно пытаются различить что-нибудь на горизонте. Его губы чуть приоткрылись, обнажив узкую полоску белоснежных зубов. Так он сидел, не двигаясь, очень долго. Шум в моей голове то усиливался, то стихал. Чувство реальности то покидало меня, то возвращалось обратно. Я помню его безупречные пальцы, так красиво сцепленные на столе. Когда чувство реальности уходило, эти пальцы казались мне изящной лепкой.
Потом он улыбнулся. Очень спокойной улыбкой.
— Я — убил — Кики? — переспросил он медленно, слово за словом.
— Шутка, — сказал я, улыбнувшись в ответ. — Я просто так спросил… Почему-то спросить захотелось.
Готанда перевел взгляд на стол и начал разглядывать собственные пальцы.
— Да нет, — возразил он. — Какие шутки? Вопрос очень важный. Нужно обдумать его как следует. Убил ли я Кики? Это стоит очень серьезно обмозговать…
Я посмотрел на него. Его губы улыбались, но глаза оставались серьёзными. Он не шутил.
— Зачем тебе убивать Кики? — спросил я у него.
— Зачем мне убивать Кики? Я не знаю, зачем. Зачем бы я стал убивать Кики, а?
— Эй, перестань, — рассмеялся я. — Ничего не понятно. Так ты убил Кики — или не убивал?
— Ну я же говорю, тут подумать надо. Убил я Кики или не убивал? — Готанда отхлебнул пива, поставил кружку и оперся щекой на руку. — Я не уверен. Понимаю, как это по-дурацки звучит. Но это правда. Нет у меня на этот счет никакой уверенности. Иногда мне кажется, что я ее задушил. Там, у себя дома — взял и задушил. Кажется мне. Иногда. Почему? С чего бы я в собственном доме оставался с нею наедине? Я ведь никогда этого не хотел! Ерунда какая-то. Ничего не помню, хоть режь. В общем, мы сидели с ней вдвоем у меня дома… А ее труп я увез на машине и похоронил. Где-то в горах. Но видишь ли, в чем дело. Я не уверен, что это было в реальности. Нет ощущения, что всё случилось на самом деле. Кажется, что было. А доказать не могу. Все время об этом думал. Бесполезно. Никак понять не могу. Самое важное проваливается в пустоту. Хоть бы улики какие-то оставались! Скажем, лопата. Если я труп закопал — значит, была лопата, верно? Найду лопату — пойму, что всё это правда. Только и здесь ерунда получается. В голове ошмётки какие-то, вроде воспоминаний… Будто я лопату купил в какой-то лавке для садоводов. Яму выкопал, труп схоронил. А лопату… Лопату, кажется, выкинул. Кажется, понимаешь? А в деталях ничего не помню, хоть убей. Ни где эта лавка была, ни куда лопату выкидывал. Никаких доказательств. И, самое главное: где же я труп закопал? Помню, что в горах, — и больше ничего. Словно лоскутки какого-то сна, картинки разорванные. Только начинаешь понимать что-нибудь, картинка тут же — раз! — и на другую меняется. Полный хаос. По порядку ничего отследить не удается. В памяти, казалось бы, что-то есть. Но настоящая ли это память? Или это я уже позже, по ситуации присочинил — и в таком виде запомнил? Что-то со мной не то происходит… Ерунда какая-то. С тех пор, как с женой разошелся — все только хуже и хуже. Устал я. И в душе безнадёга. Абсолютно безнадежная безнадёга…
Я молчал. Прошло какое-то время. Потом Готанда заговорил опять.
— До каких пор, черт возьми, всё это — реальность? А с каких пор — только мой бред? Докуда всё правда, а откуда уже только игра? Я все время это понять хотел. И пока с тобой встречался, так и чувствовал: вот-вот пойму. С тех пор, как ты впервые о Кики спросил — все время надеялся: ты-то мне и поможешь этот бедлам разгрести. Открыть окно и проветрить всю мою затхлую жизнь… — Он опять сцепил пальцы перед собой и уставился на руки. — Только если я на самом деле Кики убил — ради чего? Зачем это мне понадобилось? Ведь она мне нравилась. Я любил с ней спать. Когда хреново было так, что хоть в петлю лезь, — они с Мэй были для меня единственной отдушиной. Зачем мне было ее убивать?
— А Мэй тоже ты убил?