Дэнс, дэнс, дэнс - Страница 142

142

— Ты все такой же ненормальный, — обреченно вздохнула Юки. — Ведешь себя, как мальчишка.

— Ни фига подобного, — возразил я. — Я просто подтверждаю примерами из жизни свою глубокую мысль. Это называется “метафора”. Игра слов, благодаря которой проще передавать людям что-нибудь сложное. С мальчишескими дразнилками ничего общего не имеет.

— Тьфу! Чушь какая-то.

— Тьфу! Чушь какая-то, — повторил я.

— Прекрати сейчас же! — взорвалась Юки.

— Уже прекратил, — сказал я. — Поэтому давай все сначала. Что-то голос у тебя совсем слабый.

Она вздохнула. И затем ответила:

— Да, наверное. С мамой тут совсем захиреешь… Ее настроение само на меня перескакивает. В этом смысле она очень сильная. И влияет на меня все время. Потому что ей наплевать, что вокруг нее люди чувствуют. Думает только о себе и о том, что она сама чувствует. Такие люди всегда очень сильные. Понимаешь? Под их настроение попадаешь, даже если не хочется. Незаметно как-то. Если ей грустно — мне тоже грустно. Хотя, конечно, если развеселится, и у меня настроение поднимается…

В трубке раздался щелчок зажигалки.

— Похоже, иногда мне стоит тебя оттуда забирать и выгуливать. Как считаешь?

— Похоже на то…

— Хочешь, завтра заеду?

— Давай… — сказала Юки. — Вроде поболтала с тобой — и голос уже не слабый.

— Слава богу, — сказал я.

— Слава богу, — повторила она.

— Иди к черту!

— Ну, до завтра, — сказал я и тут же повесил трубку, не дав ей и рта раскрыть.

* * *

Амэ и правда пребывала в глубокой прострации. Сидела на диване, изящно скрестив ноги, и пустым, невидящим взглядом сверлила раскрытый на коленях фотожурнал. Со стороны это выглядело, как картина художника-импрессиониста. Окна в комнате были распахнуты, но день стоял настолько безветренный, что ни занавески, ни страницы журнала не колыхались ни на миллиметр. Когда я вошел, Амэ лишь на секунду подняла голову и смущенно улыбнулась. Очень слабо — будто и не улыбнулась, а просто воздух в комнате слегка дрогнул. И, приподняв над журналом руку, тонким пальцем указала на стул. Домохозяйка подала кофе.

— Я передал вещи семье Дика Норта, — сказал я.

— С женой встречались? — спросила Амэ.

— Нет. Отдал чемодан мужчине, который открыл мне дверь.

Амэ кивнула.

— Ладно… Спасибо вам огромное.

— Ну что вы. Мне это ничего не стоило.

Она закрыла глаза и сцепила пальцы перед лицом. Затем открыла глаза и огляделась. Кроме нас, в комнате никого не было. Я взял чашку с кофе и отпил глоток.

Против обыкновения, Амэ уже не носила хлопчатую рубашку с джинсами. На ней были белоснежная блузка с изысканным кружевом и дымчато-зеленая юбка. Волосы аккуратно уложены, губы подведены. Красивая женщина. Ее обычная живость куда-то исчезла, но притягательное изящество, от которого становилось не по себе, облаком окружало ее. Очень зыбкое облако — казалось, вот-вот задрожит и исчезнет; однако стоило посмотреть на нее — и оно появлялось снова. Красота Амэ разительно отличалась от красоты Юки. В этом смысле мать и дочь были антиподами. Красоту матери взрастило время и отшлифовал жизненный опыт. Своей красотой она утверждала себя. Ее красота была ею. Она мастерски управлялась с этим даром Небес и отлично знала, как его использовать. Юки же, напротив, чаще всего даже не представляла, как своей красотою распорядиться. Вообще, наблюдать за красотой девчонок-подростков — отдельная радость жизни.

— Почему всё так? — вскрикнула вдруг Амэ. Так резко, будто в воздухе перед нею что-то пролетело.

Я молча ждал продолжения.

— Почему мне так плохо?

— Наверное, потому, что умер человек. И это понятно. Смерть человека — очень большая трагедия, — ответил я.

— Да, конечно… — вяло кивнула она.

— Или вы не о том? — спросил я.

Амэ взглянула мне прямо в глаза. И покачала головой.

— Я прекрасно вижу, что вы не дурак. Вы знаете, о чем я, не правда ли.

— Вы не думали, что будет настолько плохо? Я правильно понимаю?

— Ну, в общем… Наверное, да.

“Как мужчина он для вас был никто. Особыми талантами не обладал. Но был вам искренне предан. И выполнял свои обязанности на все сто. Все, что приобрел за долгие годы, бросил ради вас. А потом умер. И вы поняли, какой он замечательный, только после его смерти”, — хотел я сказать ей прямо в лицо. Но не сказал. Есть вещи, о которых говорить вслух все же не следует.

— Почему? — повторила она, продолжая следить за полетом непонятно чего. — Почему все мужчины, которые со мной свяжутся, постепенно сходят на нет? Почему любые отношения с ними кончаются всякой гадостью? Почему я всегда остаюсь с пустыми руками? Что во мне не так, черт меня побери?

На такие вопросы не бывает ответов. Я молча разглядывал замысловатые кружева на рукавах ее блузки. Они напоминали узоры на хорошо выделанных внутренностях какого-то животного. Окурок “сэлема” в пепельнице чадил, как дымовая шашка. Дым поднимался струйкой до самого потолка и уже там растворялся в тишине, как сахар в кофе.

Юки, закончив переодеваться, вошла в комнату.

— Эй, пойдем, — позвала она меня.

Я поднялся со стула.

— Ну, мы поехали, — сказал я Амэ. Но она не услышала.

— Алё, мама! Мы уезжаем!! — заорала Юки. Амэ посмотрела на нас, кивнула. И закурила новую сигарету.

— Я покатаюсь и приеду. Ужинай без меня, — добавила Юки.

Оставив Амэ и дальше изваянием сидеть на диване, мы вышли из дома. В этом доме еще оставался дух Дика Норта. Так же, как он оставался во мне, пока я помнил его улыбку. Ту озадаченную улыбку после моего вопроса — помогает ли он себе ногой, когда режет хлеб…

142